Саван для блудниц - Страница 64

– Вы принесли их с собой?

– Принесла, но только они грязные и помятые… Я положила их в пакет…

– Давайте их сюда, я попробую что-нибудь сделать. Вы еще что-то хотите мне сказать?

– Да. Не знаю, правильно ли я сделала, что позвонила Лене Тараскиной, но больше я никого не застала… Дело в том, что я спросила ее, не знает ли она, у кого из ее знакомых девочек есть розовая кофта, и Лена, нисколько не задумываясь, назвала мне Олечку Драницыну. Есть у них в классе такая девочка. Она заметно отличается от своих одноклассниц, во-первых, своей красивой, хотя и довольно простой внешностью, и, как ни странно, полным отсутствием косметики на лице, что встречается очень редко… Моя Натали накладывала на себя килограммы пудры, грима и румян, она из дома-то не могла выйти без всего этого… А вот Олечка Драницына обходится даже без туши для ресниц. Я понимаю, вам, как мужчине, это ни о чем не говорит, а мне говорит.

– И о чем же?

– О том, что кто-то внушил Оле, что без косметики ей лучше.

– Я не улавливаю вашей мысли…

– Наши дети не особенно-то слушаются родителей, да еще таких, как Олина мама…

– А какая у нее мама?

– Обыкновенная. Безработная и, по-моему, совершенно затюканная и не следящая за собой женщина… Думаю даже, что она пьет. Вот я и подумала, а что, если у Оли есть кто-то, ну, какой-нибудь мужчина, который…

– … который не разрешает ей красить ресницы?

– Да, именно. Мне еще Натали говорила, что у Оли есть какой-то не то дядя, не то дедушка, которому она помогает по дому, а тот дает ей иногда деньги…

– Надо это выяснить. А это как-то связано с розовой кофточкой, с которой мы начали наш разговор?

– Думаю, что да, потому что эта кофточка, по словам Тараскиной, стоит довольно дорого.

– А как вы объяснили этой самой Тараскиной (кстати, я, кажется, вспомнил ее, она ходит в черной коже и бренчит цепями?!) свой интерес к розовой кофточке?

– Я ей вообще ничего не объясняла, просто спросила, и все. А про то, что кофточка дорого стоит, мне сказала сама Лена.

– Просто так?

– Почти. Сначала она попросила меня описать эту кофту, и когда я припомнила, что она простая, на пуговицах (больше на акварели не разглядишь), то Лена заявила, что, мол, хоть она и простая, зато английская, что ей сносу нет и стоит она дорого… Я еще подумала тогда, что Лена с кем-то уже обсуждала эту тему… Они же, девчонки, завидуют друг дружке.

Голубева, наверное, до сих пор держала себя в руках и разговаривала так, словно ее Натали жива, и только сейчас в ее глазах появились слезы – она «вспомнила», где находится и по какому поводу…

– Я закурю?

– Конечно, курите.

– Еще Тараскина рассказала мне о том, что у них в школе решили срочно устроить медосмотр для девятиклассников, но на него почти никто не пришел. Что и говорить, дети сейчас другие, и они знают свои права. Разве насильно уложишь девочку на кушетку?.. А ведь если бы уложили, то я и о своей дочери своевременно узнала бы все… Да что там говорить – я сама во всем виновата… Просмотрела, просмотрела, и еще раз – просмотрела. Я только и знала, что она влюблена в Вадика…

– Если хотите, я вас подвезу.

– Подвезите, если не трудно, тем более что у меня что-то кружится голова. Да не забудьте про акварельки… И как это мы их не выбросили? Виктор Львович, а что, если Наташа действительно видела все, что произошло в географическом кабинете в тот день? Неужели ее могли потом отравить? Какой кошмар…

* * *

Она вышла из гостиницы еще затемно, было около пяти утра. Добралась на такси до вокзала, потому что посчитала, что только там можно в такое время разжиться горячим кофе, а заодно и позавтракать.

Заспанная буфетчица за стойкой вокзального кафе сварила ей сосиски, приготовила салат из свежих помидоров и подогрела пирог с яблоками.

Юля села за столик, лицом в окну, за которым в синеватой мгле продолжал идти дождь, и спросила себя, что она здесь делает, кто толкнул ее в спину и заставил покинуть теплую постель и мчаться по холодному и мокрому, содрогающемуся от ветров городу на вокзал, чтобы пить жидкий, но страшно дорогой кофе и давиться сосисками с душком?…

Она отодвинула от себя тарелку, отпила еще немного кофе и, повернувшись, взглянула на буфетчицу, которая, уютно устроившись на высоком табурете и уложив свою круглую щекастую физиономию на поверхность стойки, любопытными глазами смотрела на свою подопытную посетительницу, которой только что продала тухлятину, и теперь, как садистка, наблюдала, что за этим последует.

– Где тут у вас линейный отдел милиции? – спросила Земцова довольно спокойно, хотя тошнота уже подкатывала к горлу и грозила выплеснуться во что-то более серьезное и неотвратимое: она все же успела проглотить кусочек сосиски.

– Милиция? А зачем вам милиция? – спросила буфетчица, вскочив с табурета, и, как потревоженная птица, смешно наклонив голову набок, вытаращила глаза на стоящую перед ней побледневшую Земцову. – Шляетесь где-то ночами, пьете всякую гадость, а я виновата?! Ты, – она осадила свою начинающую бунтовать посетительницу, которую приняла за шлюху, этим оскорбительным «ты», – без чемодана, без сумки, в руках портмоне, набитое долларами, думаешь, я не заметила? И теперь скажи, что ты командированная, скажи, а я послушаю… Ходят тут всякие, заразные…

Но она не успела договорить – салат вместе с еще теплыми сосисками, вымазанными в едкой желтой горчице, полетел прямо в ее щекастую физиономию, залепив глаза и рот ею же приготовленным ранним завтраком. Следом на крахмальный кокошник выплеснулись остатки желудевого напитка, который здесь принято было считать натуральным кофе.